Дурылин ГНВ - Максим Максимыч

Максим Максимыч

«Расставшись с Максимом Максимычем, я живо проскакал Терекское и Дарьяльское ущелия, завтракал в Казбеке, чай пил в Ларсе, а к ужину поспешил в Владикавказ. Избавляю вас oт описания гор, от возгласов, которые ничего не выражают, от картин, которые ничего не изображают, особенно для тех, которые там не были, и от статистических замечаний, которых решительно никто читать не станет».

В кавказских поэмах Лермонтова 1828–1837 гг. «описания гор», соответственно их сюжетам, занимают видное место; в «Бэле» «описание гор», тесно вплетенное в повествование, мотивировано самой его сущностью (встреча офицера с Максимом Максимычем во время перевала). В «Максиме Максимыче», где «описания гор» должны были бы остаться чистыми пейзажами или географическими очерками, Лермонтов отказывается от них. К концу 1830-х годов подобные «описания» Военно-Грузинской дороги, Терека и Дарьяльского ущелья в стихах и прозе сделались трафаретом. Романтическое описание Терека находим даже в далеко не романтической «Поездке в Грузию». «Поэты! Живописцы! Спешите сюда!.. Здесь ожидает вас вдохновение! Здесь низойдет на вас могущество творческой силы».
Эти «места с ожидающим вдохновением» офицер, покинувший Максима Максимыча утром в 841/2 верстах от Владикавказа, на ст. Коби, намеренно «проскакал» с тем, чтобы, задержавшись на промежуточных станциях (с укреплениями) Казбек (в 42 в.) и Ларс (в 251/2) только для еды и перемены лошадей, к вечеру прибыть во Владикавказ, в поселок и крепость, основанную в 1784 г. на месте осетинского аула Капкай для охраны Военно-Грузинской дороги. Дальнейший путь офицера лежал в Екатериноградскую станицу, на р. Малке, – важный военно-экономический центр Предкавказья. Дорога шла через земли кабардинцев и, ввиду частых нападений, проезжающие получали военное прикрытие: «впереди авангард казаков, потом авангард пехотный и, наконец, пушка, а за нею почта и проезжающие» . «Нельзя никому ни отстать, ни выдвинуться в сторону, и предосторожности строго соблюдаются. Чуть сломалось что-нибудь у кого бы то ни было, весь караван останавливается и не прежде двинется, как когда все приведено в порядок» .
Еще в 1843 г. на пути от Владикавказа до Прохладной был взят горцами в плен курьер из Тифлиса в Петербург Глебов.

... выглядывал Казбек в своей белой кардинальской шапке – сознательно или нет в авторском замысле, но рассказчик допускает ошибку: кардиналы католической церкви имеют красные шапки, белую – сам папа. – А.А.

«...Пустая дорожная коляска; ее легкий ход, удобное устройство и щегольской вид имели какой-то заграничный отпечаток. За нею шел человек с большими усами, в венгерке, довольно хорошо одетый для лакея… Он явно был балованный слуга ленивого барина – нечто вроде русского фигаро»...

Описанием изумившей Максима Максимыча коляски П< чорина и его лакея, выслушавшего с «презрительной миной» обещание восьмигривенного на чай, Лермонтов подчеркивает если не богатство, то полную материальную независимость Печорина.
Фигаро – тип умного, бойкого, избалованного слуги комедий П. Бомарше (1732–1792) «Севильский цирюльник» (1775) и «Женитьба Фигаро» (1784).

дам тебе восьмигривенный на водку... – это отнюдь не восьмидесятикопеечная монета, таковой просто не существовало, так называли персидскую серебряную монету в 4 абаза, имевшую хождение на Кавказе (Ю.А. Федосюк. Что непонятно у классиков… М., 2001, с. 54) – А.А.

«Я понял его: бедный старик в первый раз от роду, может быть, бросил дела службы для собственной надобности, говоря языком бумажным».

В подорожных и других официальных бумагах лермонтовской поры проезжающие указывали, едут ли они но «казенной надобности» или по «собственной».

«Я не заслужил этих упреков, Максим Максимыч!»

Максим Максимыч причисляет офицера-путешественника к тому же столично-дворянскому кругу, к которому принадлежит Печорин. У них, действительно, общий социальный паспорт и много общих психологических черт: «охота к перемене мест», тяга к природе, любовь к Байрону и пр. Поскольку личность офицера-повествователя проступает сквозь его рассказы, он также принадлежит к числу «лишних людей», у него чувства и язык общие с Печориным, и многие страницы его записок мог бы написать Печорин, как, в свою очередь, офицеру-путешественнику могли бы принадлежать страницы «Тамани» или «Фаталиста».