Время собирать камни: евангельские и фольклорные образы в поэзии А. Башлачева

Выходные данные статьи для цитирования:
Дмитриевская Л.Н. Время собирать камни: евангельские и фольклорные образы в поэзии А. Башлачева // Александр Башлачёв: исследования творчества. / сост.: Л.Н. Дмитриевская. — М.: «Русская школа», 2010. С.65-84

с.64

с.65:

Время собирать камни:
евангельские и фольклорные образы в поэзии Александра Башлачева

Лидия Дмитриевская, кандидат филологических наук, старший научный сотрудник,
доцент кафедры филологического образования Московского института открытого образования

«Я стану хранителем времени сбора камней»
А. Башлачев «Черные дыры»

«Талант попадает в цель, трудно достижимую,
гений попадает в цель, которую никто не видит»
А. Шопенгауэр
 

Александр Башлачев родился и жил в атеистическую советскую эпоху, в городе труб, закопченного неба, с единственной церковью, и то без куполов (купола восстановили в год смерти Башлачева — 1988). Город Череповец вырос под стенами Воскресенского монастыря, но в ХХ веке превратился в придаток металлургического комбината. История города отражает судьбу страны.
В стремлении стать выше действительности одни в своем творчестве приподымаются лишь до уровня отрицания и критики свысока, а другие способны вознестись до истинной любви (даже в критике). Наверное, этим во многом определяется и смысл творческого пути, в том числе и у А. Башлачева:
«Я… очень люблю жизнь, люблю страну, в которой живу, и не мыслю себе жизни без нее и без тех людей, которых я просто вижу. Я всех люблю на самом деле, даже тех, кого ненавижу. Едва ли я смогу изменить их своими песнями, я отдаю себе в этом отчет. Но ничего не проходит бесследно. И пусть это будет капля в море и именно в море. То есть я ее не выпью сам. Если я брошу свое зерно, и оно даст всходы, и будет не одно зерно, а — сколько там, в колосе, зерен, десять, или тридцать, или пятьдесят —

с.66:

я считаю, что прожил не зря… Я пытаюсь, слушая свою душу, не глушить ее и петь так, как поется. И ничего не придумывать» [1].
Даже в этой небольшой части интервью можно почувствовать, что язык Башлачева дышит метафорами. В устной неподготовленной речи при желании легко проследить, каким образом формируется мысль, и нельзя не удивляться, как естественно, безыскусно и при этом очень эмоционально она бежит у молодого поэта (интервью длится полтора часа), насыщаясь по ходу заново рожденными или уже спетыми метафорами. Слушатель или читатель может не понимать смысла весьма необычных образов в песнях Башлачева, но обязательно чувствует их несочиненность, неискусственность, искренность. Поэтому и читатель, и слушатель, не всегда понимая, воспринимает их как свое. Нам близко только то, что «… мы чувствуем, что это естественно, что это не искусство, что это не придумано. Главное, чтобы пела душа. А там будет видно, какая твоя душа» [2].
Призывая коллег рок-поэтов вернуться к своим корням, Башлачев и сам ведет поиски новых способов выражения мысли через возвращение к исконно русским жанрам: частушке, русской народной песне, былине… Недаром Башлачева шутя называли «русским народным рок-поэтом».
Родина Башлачева, Вологодская область, богата фольклором. Специалистами собраны тома вологодских сказок, календарных и лирических песен, причетов, загадок… В том же краю в конце ХIХ века зародилась частушка. Впервые о ней написал русский прозаик, публицист Глеб Иванович Успенский, посетив летом 1889 года Череповецкий уезд [3]. Писатель поразился «несметному количеству» частушек, создававшихся каждый день в каждой деревне и являвшихся отражением духовной жизни народа.

с.67:

А вот некоторые из башлачевских частушек:

Мы с душою нынче врозь.
Пережиток, в опчем.
Оторви ее да брось —
Ножками потопчем.
<…>
Душу брось да растопчи.
Мы слюною плюнем.
А заместо той свечи
Кочергу засунем. (Ванюша)

«Частушка и рок-н-ролл — я просто слышу, насколько они близки» [4], — говорил А. Башлачев в интервью Б. Юхананову.
Удивительно сходство судьбы русского рок-н-рола и народной песни — и то и другое было неугодно властям. Рассказывая о поисках певцов в Великом Устюге (все в той же Вологодской области) в начале ХХ века, Е. Линева вспоминает о встрече с городовым, который «с самодовольством верного исполнителя приказаний начальства отрапортовал: «Их нигде не найти-с! Как только где покажется слепец, мы его тотчас увольняем-с! Смута от них. Народ скопляется!»» [5]. Как это похоже на «знаменитые» слова чиновника из Отдела культуры конца ХХ века: «У нас в Череповце с рок-музыкой все в порядке — у нас ее больше нет» (из воспоминаний А. Троицкого).
Сегодня «городовые» могут спать спокойно: с народной песней и рок-музыкой у нас окончательно «все в порядке…»
Но обратимся-таки к намеченному темой курсу: евангельские и фольклорные образы в творчестве А. Башлачева.

с.67:

Четыре стихотворения 1986 года — «Имя Имен», «Вечный пост», «Тесто», «Пляши в огне», — объединенных пометками А. Башлачева в цикл, как раз и созданы на метафорическом переосмыслении евангельских и фольклорных образов. Остановлюсь на этом цикле, чтобы идти вглубь, а не снимать сливки со всего творчества поэта.
Есть песни, которые не теряют мощи на немой бумаге, но эти четыре нужно еще и слышать — и слышать подряд (сам автор их подряд для записи так и не спел). Башлачев эти вещи не поет… тут другое: он воет юродивым пророком в песне «Имя Имен», требует, умоляет, клянет, клянется, заклинает, бросает вызов… в остальных. И всегда на пределе эмоциональных человеческих сил. Погружаясь во время исполнения в бездну своих песен, поэт сжигает себя: человеку не дано сил, чтобы долго нести боль мира и предчувствие его близкого конца. Но нести надо, потому что для того пришел. Его самосожжение не было бы напрасным, если бы он донес открывшуюся ему истину, но люди предпочитали заряжаться драйвом и оставаться глухими. Есть время разбрасывать камни и время собирать камни. Пришла пора собирать.
В песне «Имя Имен» (первое название «Притча») в емких метафорах переплетены две истории: евангельская о рождении Христа и горькая история России. И недаром в более поздних вариантах песня звучит с юродствующими завывающими интонациями [6]: именно юродивые — плоть от плоти народной культуры — с вызовом соединяли евангельское и фольклорное.

с.69:

Имя Имен
В первом вопле признаешь ли ты, повитуха?
Имя Имен...
Так чего ж мы, смешав языки, мутим воду в речах?
Врем испокон —
Вродь за мелким ершом отродясь не ловилось ни брюха, ни духа!
Век да не вечер,
Хотя Лихом в омут глядит битый век на мечах.
Битый век на мечах.

Вроде ни зги...
Да только с легкой дуги в небе синем
опять, и опять, и опять запевает звезда.
Бой с головой
Затевает еще один витязь,
в упор не признавший своей головы.
Выше шаги!
Велика ты, Россия, да наступать некуда.
Имя Имен
Ищут сбитые с толку волхвы <…>

В песне произошло смелое, на грани вызова, свято-юродствующее соединение в единый миф о России и Боге языческого и сакрального, поэтому возможными стали встреча под одной путеводной звездой волхвов и витязя из русских народных сказок, превращение Девы Марии в девицу Машу в белом пуховом платке рядом с закипевшем на печи самоваром и кашей…
Иносказательно назван и Христос — он Имя Имен, то есть Слово (сакральная новозаветная метафора). В песнях Башлачева евангельские события, притчи обретают новое имя, новую жизнь — становятся новым мифом [7] на новой святой земле. Зачем?

с.70:

Неожиданным, наверное, покажется это сопоставление, но вспоминается «Бесконечная книга» Михаэля Энде: чтобы спасти исчезающую страну Фантазию, нужно дать новое имя ее королеве, и сделать это должен земной мальчик. Так и Башлачев ищет новые имена, чтобы «спасти», «воскресить» Бога для своего «времени колокольчиков», когда «небо в кольчуге из синего льда», когда «не слышны стоны краденой иконы»… Ведь ветшает, изнашивается не истина, а слова. Они со временем теряют живую энергию и превращаются в штампы — так простые истины превращаются в догмат, а значит умирают: «ты носишь имя будто жив, но ты мертв» (Откровение от Иоанна). Люди перестают верить мертвым словам: слова либо уходят, либо облекаются в иронию и цинизм. Чтобы вместе со словами не ушло из человеческой жизни сокровенное, о нем нужно говорить иными словами. Нужно воскресить Слово, нужно найти имя имен. В этом высшее предназначение поэта и в этом одна из святых ролей юродивых: «<…> От стократного повторения вечные истины, на которых покоится обряд, тускнеют, эмоция охлаждается и превращается в обыденность. Зрелище юродства как бы обновляет вечные истины, оживляет страсть. Оно противостоит рутине» [8].

Мы пришли, чтоб разбить эти латы из синего льда. (Спроси, Звезда)

Такое слово рождается в муках (см. песню «Тесто») и с болью, криком, молитвой прорывается к людям.
Очевидно, что библейские образы в поэзии Башлачева — это не притянутые за уши готовые символы, чтобы «углубить» посредственную мысль, как это нередко бывает, а творимое, рождаемое в муках Слово.

с.71:

Боль поэта за ту страну, где «Бог умер» (Ф.Ницше), где Его вдова, Россия, обречена на страдания и вечный пост, — в следующей песне:

Засучи мне, Господи, рукава.
Подари мне посох на верный путь.
Я пойду смотреть, как Твоя вдова
В кулаке скрутила сухую грудь.

В кулаке скрутила сухую грудь,
Уронила кружево до зари.
Подари мне посох на верный путь!
Отнесу ей постные сухари.

Отнесу ей черные сухари.
Раскрошу да брошу до самых звезд.
Гори-гори ясно! Гори…
По Руси, по матушке — Вечный пост.

Так как Имя Имен стало судьбой России, то в следующей песне цикла «распинают» уже не Христа, а Россию-вдову, ей уготован «вечный пост».
Поэт, любя и страдая, несет ей «постные сухари». Для русского человека сушить сухари — готовиться к тюрьме, есть сухари — нищенствовать, а еще их носят на могилу… Во всех крайних горестях выручают черные сухари. Раскроем метафору — стихи. Горести посылает Бог, а «сухари» (стихи) носит поэт.
Эта песня — отчаянный вызов Богу, безрассудное требование «посмотреть» на страдания Руси-вдовы, потом — на унижения России-сестры. В словах и интонациях песни — мучительное, скрытое обвинение.

Завяжи мой влас песней на ветру,
Положи ей властью на имена.
Я пойду смотреть, как Твою сестру
Кроют сваты втемную, в три бревна.

с.72:

Как венчают в сраме, приняв пинком.
Синяком суди да ряди в ремни.
Но сегодня вечером я тайком
Отнесу ей сердце, летящее с яблони.

В метафорах вдовы и поруганной сестры есть общее значение жертвы и родственности Творцу, поэтому они как бы заполняют семейные ниши в сакральных отношениях «Отец — Сын».
Откуда такие страшные образы («кроют сваты втемную, в три бревна», «как венчают в сраме, приняв пинком» и др.)? Подобной русской крайности удивляется и герой из повести другого русского гения:
«— Да-а, хороши, нечего сказать! Доброта неописанная! Историю почитаешь — волосы дыбом станут: брат на брата, сват на свата, сын на отца, вероломство да убийство, убийство да вероломство... Былины — тоже одно удовольствие: "распорол ему груди белые", "выпускал черева на землю"... Илья, так тот своей собственной родной дочери "ступил на леву ногу и подернул за праву ногу"... А песни? Все одно, все одно: мачеха — "лихая да алчная", свекор — "лютый да придирчивый", "сидит на палате, ровно кобель на канате", свекровь опять-таки "лютая", "сидит па печи, ровно сука на цепи", золовки — непременно "псовки да кляузницы", деверья — "злые насмешники", муж — "либо дурак, либо пьяница", ему "свекор-батюшка вялит жану больней бить, шкуру до пят спустить", а невестушка этому самому батюшке "полы мыла — во щи вылила, порог скребла — пирог спекла", к муженьку же обращается с такой речью: "Встань, постылый, пробудися, вот тебе помои — умойся, вот тебе онучи — утрися, вот тебе обрывок — удавися"... А прибаутки наши, Тихон Ильич! Можно ли выдумать грязней и похабнее! А пословицы! "За битого двух небитых дают"... "Простота хуже воровства"...» [9].
Лирический герой Башлачева «узрел не зря» этот корень зла в русской душе, он понял причину страданий России-вдовы,

с.73:

поругания России-сестры (в другой песне — печального конца Ванюши), поэтому обращается к Богу с почти покаянными словами:

Коротки причастия на Руси.
Не суди Ты нас. На Руси любовь
Испокон сродни всякой ереси.

Испокон сродни черной ереси.
На клинках клялись. Пели до петли.
С кем ни куролесь, где ни колеси,
А живи, как есть — в три погибели.

Это покаяние кончается такой же отчаянной мольбой:

Как в глухом лесу плачет черный дрозд.
Как присело солнце с пустым ведром.
Русую косу правит Вечный пост.
Храни нас, Господи! Храни нас,
Покуда не грянул гром!

Как искали искры в сыром бору.
Как писали вилами на Роду.
Пусть пребудет всякому по нутру.
Да воздастся каждому по стыду.

Но не слепишь крест, если клином клин,
Если месть — как место на звон мечом,
Если все вершины на свой аршин,
Если в том, что есть, видишь, что почем.

Но серпы в ребре да серебро в ведре
Я узрел не зря. Я — боль яблока.
Господи, смотри! Видишь, на заре
Дочь Твоя ведет к роднику быка!

с.74:

Молнию замолви, благослови!
Кто бы нас не пас, Худом ли, Добром…
Вечный пост, умойся в моей любви!
Небо с общину,
Все небо с общину.
Мы празднуем первый Гром.

Последние строки апокалипсичны — предвестники начала конца.
Песня «Вечный пост» строится на переосмысленных евангельских и фольклорных образах. Однозначно истолковать метафоры Башлачева нельзя, потому что они «туго завязаны» («Слыша Высоцкого»), то есть переросли в символ, а символ, в высшем его понимании, нужно не анализировать, а чувствовать и слушать, как музыку [10]. Имеющий уши да слышит (Откровение от Иоанна). «Имеющий душу да дышит» (Башлачев). Постижение вопроса, как [11] созданы оригинальные метафоры Башлачева, не должно быть самоцелью, важнее, пожалуй, понять — зачем.
Чтобы узнать, как отвечал себе на этот вопрос А. Башлачев, можно вернуться в начало статьи и перечитать отрывок из интервью. Можно вспомнить слова другого поэта ХХ века: «Живое слово разбудит уснувшую душу» [12]. Такое «зачем» актуально сейчас, как никогда.

с.75:

Башлачев видел роль поэта в том же: будить уснувшие, греть замерзшие души. В этом плане песня «Тесто» — продолжение цикла — есть притча, говорящая о подобной чудодейственной силе Слова:

Когда злая стужа снедужила душу
И люта метель отметелила тело,
Когда опустела казна,
И сны наизнанку, и пах нараспашку —
Да дыши во весь дух и тяни там, где тяжко —
Ворвется в затяжку весна.
Зима жмет земное. Все вести — весною.
Секундой — по векам, по пыльным сусекам —
Хмельной ветер верной любви.
Тут дело не ново — словить это Слово,
Ты снова, и снова, и снова — лови.
Тут дело простое — нет тех, кто не стоит,
Нет тех, кто не стоит любви.

Далее следует диалог с Тем, Кто завещал, но не научил, как «возлюбить ближнего своего».

Да как же любить их — таких неумытых,
Да бытом пробитых, да потом пропитых?
Да ладно там — друга, начальство, коллегу,
Ну ладно, случайно утешить калеку,
Дать всем, кто рискнул попросить.
А как всю округу — чужих, неизвестных,
Да так — как подругу, как дочь, как невесту,
Да как же, позвольте спросить?

И лирический герой получает ответ:

Тут дело простое — найти себе место
Повыше, покруче. Пролить темну тучу

с.76:

До капли грозою — горючей слезою —
Глянь, небо какое!
Сорвать с неба звезды пречистой рукою,
Смолоть их мукою
И тесто для всех замесить.

А дальше — известно. Меси свое тесто
Да неси свое тесто на злобное место —
Пускай подрастет на вожжах.
Сухими дровами — своими словами,
Своими словами держи в печке пламя,
Да дракой, да поркой — чтоб мякиш стал коркой,
Краюхой на острых ножах.

И опять в почти евангельскую притчу о любви, об истинном пути, о Слове вплетается русская народная сказка. Сказка-аллегория про Колобка, давно потеряв в памяти людей свой первоначальный смысл [13], легко поддалась трансформации и переосмыслению:

И вот когда с пылу, и вот когда с жару —
Да где брал он силы, когда убежал он?! —
По торной дороге и малой тропинке
Раскатится крик Колобка,
На самом краю овражины-оврага,
У самого гроба казенной утробы,
Как пар от парного, горячего слова,

с.77:

Гляди, не гляди — не заметите оба —
Подхватит любовь и успеет во благо,
Во благо облечь в облака.

Колобок стал метафорой слова. Напряженность образа огромна: крик на краю гибели у оврага, у «самого гроба казенной утробы»… — Колобка ведь должны съесть. Там же, в утробе, рождается слово, крик, «как пар от… горячего слова». Корень «гор» многозначен, и на уровне корней начинается диалог: горячий — горе — горний (небесный)… Поэтому все не зря: испеченный из звездной мукИ/мУки, пропитанный болью, «да дракой, да поркой», Колобок-Слово погибнет для любви и света. Но…

Но все впереди, а пока еще рано,
И сердце в груди не нашло свою рану,
Чтоб в исповеди быть с любовью на равных
И дар русской речи беречь.

Жертвенный путь Колобка становится символом смысла жизни для поэта, для любого человека:

Так значит жить и ловить это Слово упрямо,
Душой не кривить перед каждою ямой,
И гнать себя дальше — все прямо да прямо,
Да прямо — в великую печь!

Да что тебе стужа — гони свою душу
Туда, где все окна не внутрь, а наружу.
Пусть время пройдется метлою по телу.
Посмотрим, чего в рукава налетело.
Чего только не нанесло!
Да не спрячешь души — беспокойное шило.
Так живи — не тужи, да тяни свою жилу,
Туда, где пирог только с жару и с пылу,
Где каждому, каждому станет светло...

с.78:

Песня «Тесто» — о судьбе, кресте и жертве поэта.
Во всех трех песнях лирический герой — в пути. «Если бы Александр Башлачев, подобно символистам, описал свою поэтическую биографию в метафорах пути, то получился бы путь взыскания смысла, ведущий через чувство небытийности сущего, через переживание реальности людской жизни и смерти — к прорыву в высшее бытие» [14]. Хорошее наблюдение С.В. Свиридова, только условный союз и условное наклонение — «если бы» — тут ни к чему.
Мотив пути есть и в последней песне цикла — «Пляши в огне»: «Ой, не лей елей, да я не пью, я пою, да нынче мне в седло». Второй вариант названия песни — «Русский рок-н-ролл». Русский «крути-верти», как однажды иронически перевел суть термина Петр Мамонов. «Пляши в огне» — метафора русского «крути-верти», только вместо иронии ощущение конца времен:
Ой-е-е-ей! Бог с тобой!
Ой-е-е-ей! Бог с тобой!

Если я с собой не в ладу — чтоб ей оборваться, струне,
Но раз уж объявился в аду — так и пляши в огне!
Раз уже в аду, так ты пляши в огне.

С ходу пропаду, если нет ни души во мне.
Мне бы сотворить ворота у трех дорог.
Да небо своротить охота до судорог.

В этой песне много загадок: она начинается словами проповеди — благословением, при этом мир — ад, а поэт по-прежнему и жертва («На, бери меня, голого!») и бунтарь («Мне бы сотворить ворота у трех дорог. // Да небо своротить охота до судорог»)…

с.79:

Все образы двойственные: с одной стороны, они явно метафорические, рассказывающие о предчувствии конца конкретной исторической эпохи, с другой стороны, в христианских образах конца света всегда сохраняется их прямой сакральный смысл.
А еще эта песня про любовь, которая, если и не спасает, то придает сил поэту:

Я тебя люблю, и я уйду, раз уж я пришел.
Я тебя люблю, и по колено мне трын-трава.
Так вей славянским словом, молва, как все хорошо!
Славно на земле, где всяк всему голова.

Я тебя люблю, и в облака смотрю свысока.
Весело ли грустно, да по Руси по руслу речет река.
Как течет река в облака, а на самом дне
Мечется огонь, и я там пляшу в огне!
Мечется огонь, и мы там с тобой в огне!

Картина мира в последних строчках неутешительная. Радости вообще мало в философском творчестве А. Башлачева, даже в веселых на первый взгляд песнях, возможно, потому, что слишком сильно ощущение трагедии — своей жизни, страны, мира.
Через весь цикл сквозной линией проходит предчувствие приближающегося апокалипсиса:

«Имя Имен»:
Вместо икон
Станут Страшным судом — по себе — нас судить зеркала.
Имя Имен
Вырвет с корнем все то, что до срока зарыто.
В сито времен
Бросит боль да былинку, чтоб Истиной к сроку взошла.

«Вечный пост»
Хлебом с болью встретят златые дни.
Завернут в три шкуры да все ребром.
Не собрать гостей на твои огни.
Храни нас, Господи, храни нас,
Покуда не грянет Гром!

И в финале:
Вечный пост, умойся в моей любви!
Небо с общину,
Все небо с общину.
Мы празднуем первый Гром.

А. Башлачев иногда поет «громмммммммм» — слышен умолкающий звук колокола.

«Тесто»
И гнать себя дальше — все прямо да прямо,
Да прямо — в великую печь!

Так живи — не тужи, да тяни свою жилу,
Туда, где пирог только с жару и с пылу,
Где каждому, каждому станет светло...

В строках последней песни цикла «Пляши в огне», есть ощущение уже наступившего апокалипсиса:

Но раз уж объявился в аду — так и пляши в огне!

Гадами ползут времена, где всяк себе голова.
Нынче — Страшный Зуд. На, бери меня, голого!
Нынче — Скудный день. Горе — горном, да смех в меха!
С пеньем на плетень — горлом — красного петуха.

В предвидении конца была боль, юродствование, покаяние и мольба, а в ощущении его наступившего — бесшабашная смелость и вызов.
Удивительный факт. Три песни этого маленького цикла написаны за полтора месяца: март — апрель 1986 г., только «Тесто» — в январе того же года. А в апреле ’86-го Башлачев уже записывал альбом «Вечный пост» на даче у Александра Липницкого. Тогда же, 26 апреля 1986 года, произошла авария на Чернобыльской АЭС. После А. Башлачев рассказывал, что в этот день слышал громкий звук трубы — трубы Ангела из Апокалипсиса.
Вспоминает Анастасия Рахлина: «1986-ой, как раз, когда была эта история с Чернобыльской АЭС, Сашка был у Липницкого на даче и записывал «Вечный пост». И у них там третий Ангел вострубил» [15]. Марина Тимашева в своих воспоминаниях пишет: «Саша говорил о том дне, когда взорвался реактор. Он будто в этот день сидел с друзьями на даче под Питером, был жаркий день, пели птички, голубое небо, — и вдруг он услышал звук трубы. И именно в этот момент, как потом узнал, в Чернобыле рванул реактор».
Если просто, без попыток интерпретации и комментариев, соотнести странный факт биографии с творческим поэтическим откровением, то получится, что поэт в течение месяца пишет «Евангелие» о России, о поэте, наполняя его предчувствиями грядущего апокалипсиса, а затем слышит звук трубы и понимает, что это за труба:
«Третий Ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде полынь; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки» (Откровение 8:10,11).
Есть и еще один факт истории: с февраля по апрель 1986 года над Землей в очередной раз пролетала комета Галлея. Именно в апреле она максимально (для того года) приблизилась к нашей планете.
В том же 1986 году Андрей Тарковский снял фильм «Жертвоприношение» — фильм о наступившем конце света, в котором ключевым является символ огня, как и в песне Башлачева «Пляши в огне». 1986 — год смерти Тарковского и последний год творчества Башлачева. Удивительными совпадениями полна жизнь. Или случайных совпадений не бывает?
В том же 1986 году А. Тарковский и А. Башлачев дали последние интервью, в которых говорили о своем понимании сущности искусства, о невозможности рационального творчества. Их мысли во многом похожи:

А. Тарковский:
«Художник свидетельствует об истине, о своей правде мира. Художник должен быть уверен, что он и его творчество соответствуют правде <…>
Мне кажется, что человеческое существо создано для того, чтобы жить. Жить на пути к истине. Вот почему человек творит. В какой-то мере человек творит на пути к истине. Это его способ существовать, и вопрос о творчестве («Для кого люди творят? Почему они творят?») суть вопрос безответный. На самом деле у каждого художника не только свое понимание творчества, но и свое собственное вопрошение о нем <…>
Подлинный художественный образ должен выражать не только поиск бедного художника с его человеческими проблемами, с его желаниями и потребностями. Он должен отражать мир. Но не мир художника, а путь человечества к истине. Простого ощущения контакта с душой, которая где-то здесь, выше нас, но тут, перед нами, живет в произведении, достаточно, чтобы оценить его как гениальное. В этом — истинная печать гения» [16].

А. Башлачев
«Искусство связано с любовью. Ты должен делать то, что ты любишь. Любить то, что ты любишь в этой жизни, и об этом петь. Ты не можешь врать в любви. Любовь и ложь — несовместимые вещи. Если я люблю, я стараюсь находить те слова, которыми мне не стыдно говорить о своей любви <…>
Тут вопрос стоит так — знает ли истину тяжкий путь познания, который нам предстоит пройти? В принципе, каждый из нас знает эту истину изначально, эту истину знает душа. И пытается тебе сообщить каждый день с утра до вечера. А ты должен ее слушать, она тебе все скажет, все даст, даст силы любовью. Твоей же любовью. Чем больше ты отдашь ей, тем больше будет даваться тебе — чтоб больше отдавал. Она тебе постарается сообщить всякими путями» [17].
Творчество и А. Тарковского и А. Башлачева соответствует высокому понимаю ими сущности искусства.

…отражается небо во мне и в тебе,
И во Имя Имен пусть живых не оставят живые. (Слыша В.С.Высоцкого (Триптих))

Правда, эти сроки были адресованы В. Высоцкому, но в данном контексте они звучат более широко, потому что и с А. Тарковским А. Башлачева роднит подобное «отражение неба». Для обоих творчество — это почти апостольское служение, поэтому им было открыто свыше чуть больше и поэтому они становились и еще могут для многих стать проводниками к свету.

________________________________________________

[1] Фрагмент интервью, данного А. Башлачевым весной 1986 года Б. Юхананову и А. Шипенко для спектакля «Наблюдатель» // Александр Башлачев Как по лезвию. — М.: Время, 2007. С.199.
[2] Фрагмент интервью, данного А. Башлачевым весной 1986 года Б. Юхананову и А. Шипенко для спектакля «Наблюдатель» // Там же. С.197.
[3] Успенский Г. Новые народные песни (Из деревенских заметок.). — «Русские ведомости», 1889, № 110, с. 2–3.
[4] Фрагмент интервью, данного А. Башлачевым весной 1986 года Б. Юхананову и А. Шипенко для спектакля «Наблюдатель» // Там же. С.197.
[5] Линева Е. Великорусские песни в народной гармонизации, вып. II, СПб, изд. АН, 1909.
[6] К такой стилизаторской манере исполнения Башлачев пришел не сразу. Еще в альбоме «Вечный пост» (апрель, 1986) он поет «Имя имен» в грустно-светлой тональности, слегка даже похожей на церковное пение, песня ведь и называться могла «Псалом». Позже, при записи в студии Ленинградского дома радио для документального фильма «Барды покидают дворы или Игра с Неизвестным» Башлачев меняет исполнение: появляются жутковатые интонации юродивого.
«По источникам легко заметить, что общественная роль юродства возрастает в кризисные для Церкви времена. Нет ничего удивительного в том, что юродство расцветает при Иване Грозном, когда Церковь утратила самостоятельность, склонившись перед тираном, а затем в эпоху раскола» (Панченко А.М. Юродивые на Руси // Панченко А.М. Русская история и культура: Работы разных лет. СПб.: Юна, 1999, с.392–407).
[7] «Вспомним основной тезис лосевской «Диалектики мифа»: миф есть развернутое магическое имя. Башлачев не ставил малых целей. Если дано слово — надо говорить об абсолютном, а лучше не только говорить, но сообщаться с ним. Высокое стремленье привело его к магическому слову, к имени, а оно — к мифу» (Свиридов С.В. Магия языка. Поэзия А. Башлачева. 1986 год // Русская рок-поэзия: текст и контекст. Сборник научных трудов. — Тверь, 2000. — Выпуск 4, с.72).
[8] Панченко А.М. Юродивые на Руси // Панченко А.М. Русская история и культура: Работы разных лет. СПб.: Юна, 1999, с.392–407.
[9] Бунин «Деревня» / И.А. Бунин Собр.соч. в 4т. Т.2. М., 1988. с.123.
[10] См. манифесты символистов (А. Белого, Вяч. Иванова) о неисчерпаемости и музыкальности символа.
[11] Башлачев сказал свое слово в вопросе как. Самые оригинальные метафоры Башлачева рождены из переосмысления устойчивых сочетаний или нарушения фразеологических единиц. Слова, выпавшие из устойчивых сочетаний, продолжают нести в себе все значения и, вступая в новые связи, очень сильно расширяют смысловые границы высказывания. Можно думать, что Башлачев нашел простой путь к бесконечности образа-символа. Синтаксис Башлачева эллиптический, предложение нужно «реставрировать», чтобы прочитать мысль. Каждый «реставратор» может по-разному заполнить пропуски. Например, так: «Нынче — Скудный день. Горе — (куют) горном, да (подавая) смех в меха! // С пеньем на плетень (взлететь) — горлом (выпустить) — красного петуха». Индивидуальному стилю А. Башлачева нужно посвящать отдельное исследование.
[12] С.Есенин «Ключи Марии».
[13] Изначально народ заложил в сказку календарную символику — информацию о луне. В старинном варианте этой сказки каждый встреченный колобком зверь откусывал от него по кусочку. Так круглая "луна" становилась все меньше, превращаясь в месяц. Когда же дошла очередь до лисы, то от колобка-луны осталась одна горбушка. И она исчезла… Лиса — символ затмения (в других сказках — символ ночи, зимы…).
С утратой мифологического сознания сказку стали воспринимать не как символическую, а как аллегорическую и дидактическую: осуждение легкомысленной неосторожности и хвастовства. Лиса — аллегория хитрости.
[14] Свиридов С.В. Магия языка. Поэзия А. Башлачева. 1986 год // Русская рок-поэзия: текст и контекст. Сборник научных трудов. — Тверь, 2000. — Выпуск 4, с.57.
[15] Из личной беседы 13 июня 2007 г., г. Москва.
[16] Интервью для парижского еженедельного журнала «Фигаро-мэгэзин», октябрь 1986 г. Текст приводится по публикации «Литературной газеты» от 8 апреля 1987 года. Перевод с французского Л. Токарева.
[17] Фрагмент интервью, данного А. Башлачевым весной 1986 года Б.Юхананову и А. Шипенко для спектакля «Наблюдатель» // Там же. С.198, 211.